Amapok (52vadim) wrote,
Amapok
52vadim

Categories:

Я строил бункер Сталина.

8a21890bfda8459fed3cac8d91b

По словам этого человека, после строительства сверхсекретного объекта №1 ликвидировали 843 строителя. Он сам тайком со слезами на глазах провожал до здания НКВД нескольких своих друзей. После того, как за ними захлопнулась дверь, их больше никто не видел — сообщается на сайте. Почти всю жизнь он жил в страхе. Три раза менял номера телефонов. Но его находили. Звонили. Грозили. Шантажировали. В начале 90-х к нему приехал военный, который собирал материалы о строительстве сверхсекретного объекта. Встреча обернулась шоком – этот человек почти лишился зрения. Много лет строитель молчал. Ничего не рассказывал даже близким. Ответ на все был один: «Я давал подписку о неразглашении, с меня ее еще никто не снимал».
Человек, который смеётся

Он ничем не выделялся в потоке спешащих москвичей. Да и что в старике было примечательного? Маленький рост, армейские брюки и рубашка, синий пиджак и фуражка с матовой от времени кокардой. В них он был скорее похож на героя гражданской войны, чем на строителя сверхсекретного объекта. У него было круглое лицо, и морщинки, уходящие от глаз к вискам «гусиными лапками», создают впечатление, что он всегда в добром расположении и вот-вот засмеется.

Две авоськи и поношенный коричневый плащик – все его богатство, с которым он и приехал на несколько дней в Москву. Ходит не спеша, но не по-стариковски, еле передвигая ноги: просто незадолго до встречи упал со стремянки, а возраст дал знать – ноги болят. Первым его желанием по приезде в столицу было попасть на Поклонную гору. Поехали. Но в тот дождливый день музей оказался закрыт. Мы вышли к аллее, в конце которой стояла церквушка. «Пойдем помолимся», – сказал мой спутник. Открыли дверь. Внутри – только одна женщина, продающая свечи.

«Можно у вас помолиться?», – спросил он, купил две свечки. Одну протянул мне: «Возьми, поставь за ребят». Он помолчал, зажег свечу и, капнув воска, поставил ее. Достал пару монет бросил в ящик, осмотрел церковь и сказал: «Пошли». По дороге в гостиницу он и начал свой рассказ.

Николай Никитович Иванов родился под Ленинградом. Семья была большая – восемь детей. К началу войны он окончил 10 классов и был определен матерью в железнодорожное училище. Учился на машиниста электрической тяги.

С подходом фашистов к Ленинграду в августе 41-го началась эвакуация, но 17-летний Николай, как и многие «негодные по возрасту» парни, рвался на фронт. К концу месяца ему удалось попасть в 597-й саперный батальон.

На войне судьбу Иванова предопределил случай. Однажды, когда бойцы налаживали переправу, неожиданно появились немцы. Они взорвали дамбу, и трос, на котором держался паром, оборвало, и его понесло на мостик. Спасло солдат только чудо, но приехавшее начальство решило свой просчет скинуть на зеленых юнцов. Их обвинили во всем и отправили в Москву, где Николая за его каллиграфический почерк определили в оперативный отдел «писарем» по донесениям. Там-то парень и подслушал однажды разговор о том, что формируется спецгруппа. Подумал, что собирают людей для отправки в тыл к немцам. Обрадовался. И, так как ему поручили составить список, сразу включил в него себя и товарищей по батальону. Сперва набралось 483 человека, после собеседования осталось 163, а через «морально-политическое анкетирование» прошли 48. И здесь выяснилось, что спецгруппа готовится для отправки в Куйбышев на строительство секретного объекта.

e092969bed1fa61bda7219bd5a4_prev

Спецобъект

В октябре 1941 года ситуация вокруг Москвы сложилась критическая: в любой момент могли объявить осадное положение. Люди стали покидать город. «Наверху» уже существовало секретное постановление Государственного Комитета Обороны «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы в город Куйбышев» от 15 октября 1941 года. В этот же день по направлению к волжским просторам двинулись спецсоставы, перевозившие дипломатов, членов правительства, важнейшие документы, архивы, государственных заключенных. Сам Сталин, по всей видимости, не исключал возможности своей эвакуации. В постановлении ГКО есть такая строка «Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке». В Куйбышев уже были отправлены его личные вещи, среди которых три машины «ЗИС», «Бьюик» и «Кадиллак». Но «отец всех народов» все-таки остался в Москве. Хотя до сих пор существует версия, что в один из горячих дней он уже стоял на подножке поезда, но в последний момент отказался ехать.

В Куйбышеве рядом с зданием обкома, куда переехало правительство, спешным порядком для руководителя страны начали строить бункер-убежище. На эти работы и приехал Иванов. О секретной стройке Николай Никитович рассказал в своем дневнике.

21 февраля 1942 года. Работа началась с устройства подъездных путей на ул. Горького и ул. Водников, подготовки времянок, распределения рабочего инструмента. Юрий Кудрявцев – ответственный за правительственные машины – сделал уплотнение автопарка: «ЗИС», «Бьюик» и «Кадиллак» ближе к общежитию обкома. Эти автомобили предназначались для Сталина. Несколько месяцев назад их привезли из Москвы.

e66391730424f2fa05e6ff435b0_prev

24 февраля. Иванов определен помощником командира подразделения Кондратьева В.Т. Работы по строительству велись круглосуточно. Иногда появлялось начальство. Спрашивало о настроениях, о питании. Строители «горели желанием задачу выполнить достойно и раньше срока». Со всех рабочих сняли военное обмундирование, выдали спецовки для работы и одежду для фотографирования на пропуска. Снимки делали в здании НКВД на Пионерской, 42. Вместо номеров каждому строителю было присвоено прозвище, которыми и предписывалось пользоваться при обращении к друг другу. Иванов Николай Никитович стал Шаней. Работу начали бойко, за это получили благодарность и фронтовые 100 грамм. Правда на следующий день уже хоронили троих рабочих, отравившихся водкой. По горячим следам в теплушках провели обыск. Изъяли три литра самогона.

29 февраля. Произошел первый обрыв троса для поднятия земли. Работы приостановили. Бадьей накрыло строителей Задиру и Левшу. Тела их вытащили. Через 40 минут починили трос. Всех рабочих подняли на поверхность, где проектировщик бункера Островский провел разъяснительную беседу о правилах техники безопасности. Тут же было дано указание снять неопытных лебедчиков и найти трос на автозаводе. Работы в этот день возобновились в 4 часа дня, но, как пишет Иванов, без воодушевления. Или день повлиял, или суеверие. Какая-то оплошность, и вот результат беспечности.

На завтра оказалось, что ночная смена прошла совсем небольшой участок шахты – всего 40 см, чем вызвала крайнее недовольно начальства. После «накачки» ребята рьяно принялись за дело, и работа пошла успешнее.

4 марта. Запись о том, что круглосуточная работа опостылела строителям, мозоли не позволяли копать шахту в темпе. Да еще ждали москвичей-метростроевцев – думали, сменят. Сообщение о том, что им придется рыть до подошвы «их не только ошарашило, но и вызвало роптание».

9 марта. Первый день, когда работали вместе с метростроителями. Пришлось для вывоза грунта пользоваться одной бадьей. По вине москвичей случались обвалы. Саперы зачищали. Когда они сказали, что прошли 30 см, метростроевцы стали задираться и тормозить работу. Саперы рванулись в рукопашную. По первому разу в ход пошли лишь кулаки и ноги – обошлось без жертв.

a6a0c4e033624e36f4ccb19c05b_prev

Напряжение между саперами и метростроителями было велико, и, в конце концов, случилась беда. Утром москвичи принялись с неохотой за вырубку келий. Двое из них «натрескались» и принялись подбивать работяг «тормознуть» стройку и соцсоревнования. Дошло до драки. Строители-саперы, схватив лопаты, пошли в «штыковую атаку». Из отряда погиб один человек, метростроевцы отделались синяками и царапинами. По поводу беспорядков в ЗСК (зональной строительной конторе) провели собрание, наказали рабочих с обеих сторон, зачинщиков отправили в Москву, а что было с ними дальше, Иванов не знает. Руководителям – Николаю Исайе и капитану Кондратьеву – было сделано предупреждение.

1 апреля. Во время обычного утреннего просмотра руководством ЗСК диаметра шахты земля неожиданно начала, как вулкан, трястись. Смена, испугавшись, выскочила и стала наблюдать. Как выяснилось, рабочие «наскочили» на плывун. В яме уже выкидывало воду и песок. Плывун заморозили азотом. Потом лед откалывали и сбрасывали на катерке с глушителем в реку Самарку. Работы разрешалось вести только ночью.

12 апреля. В этот день ночная смена сделала маленькую проходку – строители или боялись плывуна, или всю ночь рассказывали анекдоты. К руководству с третьего участка был вызван капитан Кондратьев. Вышел от начальства, как ошпаренный. Спустился в шахту, схватился за лом и начал крошить землю, но ребята показали ему, чтоб поднимался на поверхность. Он подчинился и сверху еще 3 часа руководил работой смены. После этого кормить строителей стали лучше, но разговор о денежном вознаграждении остался разговором: выдавали в день по 3 рубля на курево, да и только.

15 апреля. В шахте в 13 часов снова произошел обрыв троса, и троих строителей накрыло бадьей. Проблемы травмированных Николай Николаевич решить не мог из-за запретов и ограничений. Только через 4 часа, когда приехало начальство, покалеченных отправили в госпиталь.

20 апреля. Вместе с Петром Тимофеевым, помощником маркшейдера, делали замеры в шахте. Решили выйти через запасной выход и пройтись по городу. Перед обкомом натолкнулись на секретаря Андреева. Получили взбучку за то, что гуляли по улице, имея при себе записи.

22 апреля. Утром всех подняли и погнали на общее собрание. Начальство сообщило, что высшее руководство довольно проведением работ, а особенно их сокрытием.

25 апреля. Пришла информация о предстоящей реорганизации: отряд саперов должен быть прикреплен к метростроителям. Это новость расстроила: потерять статус – значит, не попасть на фронт и неизвестно, сколько времени торчать в тылу.

На следующий день строителям объявили, что они достигли «подошвы», но, как оказалось, до конца строительства объекта еще далеко.

2 мая. В этот день замеров в шахте не делали. К Николаю пришел связист Дима и позвал к «трубке». Иванов зашел в каморку – на связи был капитан Кондратьев. Говорили недолго, потому что в комнате были посторонние. После разговора Дима, указывая на Николая, обратился к человеку, сидевшему в комнате:

– Вот, Юрий Борисович, он такой маленький, а помощник командира подразделения, пользуется покровительством у начальства.

На последних словах связист подмигнул Николаю. Тот все понял. Спустился в свою комнатку, переоделся, взял гармонь и вернулся к связистам. Начался праздник. До 5 часов вечера пели песни, веселились. Юрий Борисович тоже пел. Басом. На следующий день Иванов спросил у связистов:

– Кто это у вас вчера был? Вроде, поп?

Они рассмеялись:

– Да это приезжал диктор Левитан с охраной.

25 мая. За хорошую работу отряду саперов выплатили по 5 тыс. рублей. Командира подразделения капитана Кондратьева комиссовали. Перед отъездом от обратился к строителям со словами:

– Ребятки, жалко с вами расставаться. Я на вас не в обиде. Вы работали вопреки всем правилам. Я знаю многое и основное: слава будет отдана им – метростроителям. Они возьмут ее. Но прошу вас, не таите зла.

464779e056e56c106b3d7e71839_prev

Без вины виноватые

Это – последняя дневниковая запись: на следующий день Иванов вступил уже в новую для себя должность – внештатного секретаря по особо важным делам у проектировщика бункера – Островского Юлиана Соломоновича. Из саперного подразделения к метростроевцам после собеседования согласились примкнуть только 19 человек. Остальные отказались – хотели попасть на фронт. Отказников построили и повезли к зданию НКВД. Больше никто, никогда, нигде их не видел. Иванова вновь спас его каллиграфический почерк. Островский поручал ему вести протоколы секретных заседаний руководства страны, принимать и отправлять шифровки. Николай Никитович вспоминает, что два раза – осенью и летом 1942 года – в бункер приезжал сам Сталин. Первый раз разобраться со сметой, в которой намудрили что-то страшное, во второй – для приема объекта.

Строительство подходило к концу. 1 ноября 1942 года Иванов неожиданно получил шифровку из Москвы от Островского:

«Согласно предупреждению, ответственным и предупрежденным сотрудникам необходимо покинуть объект не позднее 11 ноября по маршруту с посланным товарищем. Он знает и обеспечит вашу безопасность от Обшаровки до станции Инза. Прихватить нужное по прилагаемому списку. При захвате НКВД документы уничтожить. Ответственность возлагаю на товарища Иванова. Быть наготове к неожиданностям. Пройти негласные посты НКВД и не шутить. Действовать по инструкции. Предупреждаю».

4 человека, среди которых был и Николай Иванов, переодевшись в маскарадные костюмы, бежали с объекта. До Рязани ехали на почтовике, в вагоне с зашторенными окнами, а в Москве беглецов встретили. По распоряжению одного из руководителей Московского метрополитена Николай Никитович и его спутник – Петр Тимофеев – были устроены на электродизель-почтовик в «Главспецремстрой-12».

В то же самое время в Куйбышеве московская метростроевская элита была отпущена из бункера свободно, но они все были под негласным контролем НКВД, а всех рабочих и строителей – расстреляли.

4ec76175eb6ae9e4e40b04d01a2_prev

Николай Никитович и Петр Тимофеев навещали проектировщика бункера Островского. Они держали архив, боялись за сохранность. После третьего приезда их засекло НКВД, и в июле 1943 года арестовали.

– Подошли двое, уточнили Ф.И.О., надели нам наручники и привезли на Лубянку, – вспоминает Иванов.

В тот же день привели на допрос, на котором присутствовал Лаврентий Берия. После выяснения, кто они и что делают в Москве, генерал Абакумов сорвал награды у Иванова. Хотел тоже самое сделать с Тимофеевым, но не тут то было. Завязалась свалка. Берия вызвал охрану с собакой, и за драку крепко досталось. Два часа обоих бункерщиков поливали в камере ледяной водой.

Через день был снова допрос. Без эксцессов – подписали, в конце концов, протокол.

– Нас хотели спровоцировать на выдачу всей московской метростроевской элиты, где беглецы, где Кондратьев, – рассказывает Николай Никитович. – Отдать тайные и явные сведения, что они еще не знают о бункере, о переписке и связях и прочем. Мы не могли говорить и предать, мы были еще под присягой, ведь шла война.

Иванову и Тимофееву устраивали очные ставки. Протокольных записей больше не было. Все фиксировали на подслушивающую аппаратуру.

Отсидел Иванов на Лубянке три с лишним года. Потом вдруг ни с того ни с сего их с Тимофеевым повезли в Бутырку, где, по словам Николая Никитовича, к ним «относились серьезно»: не били, а на испуг брали – приходилось стоять под пистолетом с мячиком во рту. Оттуда обоих доставляли в самый жуткие застенки НКВД – тюрьму Суханова. Один из допросов вел сам Лаврентий Павлович, на каверзные вопросы которого строители «косили под дурачков», повторяя, что прежний «дознаватель» так их бил, что «уже ничего и не помнят». Берия злился, кричал, грозил «расстрелом в подвале».

В Бутырской «гостинице» проотдыхали Иванов и Тимофеев с год, а потом однажды их привезли на Лубянку к следователю по особо важным делам Льву Шейнину. Порасспросив еще кое о чем бункерщиков, Лев Романович сказал: «Есть перспектива вашего спасения, но только при условии – я вас посажу вместе и решения буду ждать». Узники согласились, но надежды на скорое освобождение не оправдались.

361af57d636ce7ce7eca9b54a03_prev

– Мы были перемещены в тюрьму Таганка, пробыв там два месяца, – вспоминает Николай Никитович. – За это время Шейнин много нас инструктировал, но, в конце концов, этапировал в лагерь Ново-Соленое. Мы попали на строительство Цимлянской ГЭС в Ростовской области, а когда там работы завершились, нас направили рыть Нижне-Донской канал. На этой стройке Петя погиб, там и похоронен.

Лишь в 1953 году в августе Иванов был освобожден по амнистии и остался жить в Ростовской области. Казалось бы, после всего пережитого оно должно было казаться нашему герою страшным сном, от которого он, наконец, пробудился. Но оказалось не так. 40 лет Николай Никитович жил в постоянном страхе. Иногда ему звонили домой – напоминали, кто он, требовали деньги за освобождение. Он убегал. Менял адреса, номера телефонов, но все повторялось снова и снова. Сейчас у него дома нет телефона. Так спокойней.

В 1990 году бункер рассекретили, через год туда стали водить экскурсии. Изумленные иностранцы не верили своим глазам: как такое сооружение можно было построить практически без техники, тихо, так, что даже жители соседних домов ничего не слышали и не знали? Пару раз Иванова приглашали теперь уже в Самару, в сталинское убежище. Но даже тогда он ничего не рассказывал. Повсюду его сопровождали люди, которые, как только завязывался разговор о стройке, переводили его на другую тему. Из страха даже в начале девяностых на детальные вопросы о строительстве бункера, он отвечал: «Я давал подписку о неразглашении, с меня ее еще никто не снимал».

Уже когда мы с Николаем Никитовичем сидели в гостиничном номере и разговаривали, он достал из свой авоськи папку и вытащил оттуда кипу справок.

– Это – ответы на запросы, – пояснил он. – Я пытался в архивах найти свое дело. Ведь до сих пор не могу доказать, что принимал участие в войне, что был репрессирован, что участвовал в строительстве. Но все документы уничтожили, а те что остались, хранятся под секретным грифом. Мне сказали, чтобы я подождал до... 2042 года.

Вздохнув, Иванов достал еще одну тетрадку – там были его стихи. Одно он, как молитву, прочел наизусть с безысходной грустью:

Безвинно сгинувших в двадцатом веке,
Всевышний, помни их всех поименно!
Они за свой труд не стали героями,
И умирали все – достойно!


http://feldgrau.info/index.php/other/34-2010-09-01-06-28-34/386-2010-11-03-09-28-18
Subscribe

Recent Posts from This Journal

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments